20.11.14. Интервью А. Проханова с Игорем Ивановичем Стрелковым.
"Игорь
СТРЕЛКОВ: Поначалу никто воевать не хотел. Первые две недели проходили
под флагом того, что обе стороны хотели убедить друг друга. Первые дни в
Славянске и мы, и они крайне осторожно подходили к применению оружия.
Первая стычка была с сотрудниками СБУ, которые попытались нас зачистить,
но попали на засаду. Даже не совсем на засаду, а на встречное
столкновение, к которому они оказались не готовы. Понесли потери и
убрались. После этого наступило спокойствие. Украинская сторона начала
выставлять блокпосты, в наших окрестностях появилась аэромобильная 25-я
бригада. Но она не рвалась воевать. Нам удалось разоружить сначала
разведвзвод, потом колонну. Это было именно разоружение — под стволами
автоматов, под угрозой сожжения техники они не решились вступать в бой и
были нами разоружены.
Но всё равно долгое время мы не трогали их блокпосты, и они не проявляли агрессии. Это первые шаги.
Затем
"Правый сектор" начал забрасывать к нам диверсионные группы — начались
перестрелки. Ещё Нацгвардии не было — только "Правый сектор". Украинская
сторона очень осторожно себя вела, шаг за шагом прощупывала, как себя
поведёт Россия. Первый месяц не было обстрелов города. Первый обстрел
Славянска — в конце мая. До того они обстреливали сёла, но сам Славянск
не трогали. Но по мере того как они понимали, что Россия не отреагирует,
обстрелы становились всё более сильными, действия бронетехники и
авиации — всё более массированными. В начале июня они окончательно
уверились, что Россия напрямую не вмешается, и пустились во все тяжкие.
Первая массированная атака на Славянск была второго мая. Следующую — с
применением всех сил и средств вооружения — бронетехники и танков — они
провели 3 июня. Между этими атаками были бои, локальные стычки.
Июнь,
июль были самыми тяжёлыми. Если в апреле-мае всё шло по восходящей, то
есть расширялась территория восстания, мы постепенно ставили под
контроль населённые пункты Донецкой республики, распространяли движение,
то в июне мы начали отступать. Нас со всех сторон стали поджимать, силы
противника колоссально превосходили по всем параметрам. И у противника
стала появляться мотивация к боевым действиям. Начала срабатывать
пропаганда. И чем дальше, тем больше эта мотивация увеличивалась.
Батальоны
нацгвардии стали прибывать на поле боя. Они изначально были
мотивированы: рассматривали противника, то есть нас, как московских
наёмников. Они были уверены. что мы все присланы из России. А то, что у
нас в Славянске 90% были местные, донбассовцы, не хотели даже верить.
В
июне-июле, когда помощи было крайне мало, противник подогнал огромные
силы. Вообще несопоставимо было нарастание сил. Например, к нам за это
время пришло 40 добровольцев, а к противнику пришло 80 машин. Что в них —
другой вопрос. Но в каждой машине — минимум по человеку.
В
август — на пике кризиса — мы сражались в условиях почти агонии. Просто
лихорадочно латали дыры, затыкали какие-то прорывы. Мы находились в
полном оперативном окружении. И не могли его прорвать. К тому же нас уже
начали, как классический котёл, резать на более мелкие котлы.
Постепенно отрезали Горловку…
Александр ПРОХАНОВ. Вы говорите о фазе, когда ушли из Славянска в Донецк?
Игорь
СТРЕЛКОВ. Да. В той фазе тоже было две части. Когда мы вышли из
Славянска в Донецк, это была фаза полной растерянности украинской
стороны. У них был полностью прописан сценарий, а мы не вписались,
перемешали им всё. И подозрительно гладко всё складывалось у них по
этому сценарию. Очень подозрительно.
Что касается ситуации со
Славянском…. После того как украинская сторона прорвала фронт под
Ямполем, мы уже висели на волоске, заткнуть дыру между мной и Мозговым
было невозможно, для этого не хватало сил — как минимум нужна была
бригада. А у нас не было резерва.
И когда они взяли Николаевку, у
нас не осталось никаких шансов. Был бы шанс, если бы нам массово
поставили технику, вооружение. У меня было три танка, один из них был
абсолютно неисправен, он не сделал ни одного выстрела. Лишь два танка
были боеспособны. С их помощью мы разгромили один блокпост. Но сразу
после разгрома этого блокпоста противник на всех блокпостах поставил по
четыре танка. В Славянске у укров было семь блоков, и на каждом — по
четыре танка. Любой блок укров по технической вооружённости и по
численности был сильнее всего славянского гарнизона. На конец осады у
меня было 9 бронеединиц, включая эти два танка, а у противника на каждом
блоке — по семь-восемь единиц, включая четыре танка. И у меня была
альтернатива: или сесть в полную осаду без снабжения, или выходить. До
этого снабжение по полевым дорогам проходило. А когда противник взял
Николаевку, у нас осталась одна полевая дорога, но они и её перерезали:
если мы ночью прорывались по этой дороге, то уже днём у них был пост.
Итак,
варианты. Садиться в осаду. Боеприпасов к стрелковому оружию на хорошие
бои у меня бы хватило на двое суток. На средней интенсивности — на
неделю. А после боёв под Николаевкой у меня осталось на 8 миномётов 57
мин — меньше, чем по 10 мин на миномёт. Не хватало и всего остального:
на тяжёлое вооружение не хватало боеприпасов, хуже всего было с
противотанковым вооружением. Бои были серьёзные, израсходовали много, а
пополнения не поступало. Это всё было 5 июля. "Отпускники" пришли через
40 суток. Мы бы до их прихода никак не продержались. У нас бы и
продовольствия не хватило. А самое главное — украинская армия не шла на
контактные бои. Когда мы сами навязывали контактный бой, то у них были
потери. А они со времён Ямполя предприняли тактику: выдвигаясь от рубежа
к рубежу, бросали вперёд только бронетехнику без пехоты. Перед
бронетехникой шёл огневой вал. Если бронетехника наталкивалась на
сопротивление, она отходила. Снова огневой вал. Потом снова
бронетехника. Опять огневой вал — и опять техника.
В результате
Николаевку они начали методично разрушать. Наносили удары "ураганами",
"градами", тяжёлой артиллерией. Никто не ожидал такого массивного
обстрела. Некоторые пятиэтажки в городе попросту сложились.
Действительные потери мирного населения мы даже не знаем — они огромны.
После
этого противник просто обошёл Николаевку, и мне пришлось вывести
остатки гарнизона. Ясно было, что то же самое повторится в Славянске —
уже без всякой жалости его громили. Но я им ответить не мог, потому что
снарядов не было. Они бы нас огородили колючей проволокой, обложили
минами, как они сделали с другими, взяв их в кольцо. И ждали бы, когда
мы или с голоду сдохнем, или полезем на прорыв. А прорыв в таких
условиях сопровождался бы огромными потерями, и неизвестно, удался бы
или нет. А ведь в Славянске было ядро нашей бригады — полторы тысячи
человек, из них больше тысячи — бойцов. В Краматорске было около 400
бойцов, в Константиновке чуть больше сотни, в Дружковке пятьдесят, на
других направлениях небольшие гарнизоны по 20-30-50 человек. И я знал,
что извне ко мне никто не прорвётся. Ни "Оплот", ни "Восток" мне не
подчинялись. У Безлера, который в Горловке базировался, на тот момент
было около 350-400 человек. Если я не мог разорвать кольцо со своими
полутора тысячами, то уж он-то тем более не смог бы. Получалось: если я
останусь в осаде, то через какое-то время укры обложат меня, после этого
начнут брать населённый пункт за пунктом. Что, собственно, и началось: я
и выйти не успел, уже Артёмовск захватили, где у них свой человек был. И
за один день полностью зачистили Артёмовск.
В момент, когда
выходили из Славянска, уже намечалось второе окружение с отсечением
полностью Краматорска, Дружковки, Константиновки. Это к слову о том,
почему я, выйдя из Славянска, не стал обороняться в Краматорске: там
тоже не было боеприпасов.
Учитывая глубокий прорыв противника к
Артёмовску (он уже вышел к Горловке практически, в нашем глубоком тылу
находился), цепляться за Краматорск не имело смысла. Выиграли бы мы ещё
трое-четверо суток, но в результате всё равно выходили бы. Любой прорыв,
тем более — неорганизованный, сопровождается потерями.
Несмотря
на то, что из Славянска мы выходили очень организованно, у нас вся
бронегруппа погибла. Трагическая случайность. Они должны были вместе с
артиллерией, отвлекать на себя внимание огнём с места — с окраины
Славянска. Потом, пропустив мимо себя все автомобильные колонны, уйти
последней — замыкающей колонной. Но тут сработал человеческий фактор, и
бронегруппа пошла на прямой прорыв.
Чтобы не создавать толкучку,
у нас все были разделены на шесть колонн. Каждая колонна должна была
выходить с интервалом в полчаса. Я совершил серьёзную ошибку, что вышел
со второй колонной, а не остался до конца. У меня были свои резоны: в
Краматорске я сразу развернул штаб. Но надо было, конечно, выходить
последним.
Этого не случилось бы, если бы я сам присутствовал на
месте. А так можно в мой адрес сказать, что смалодушничал, поторопился
выскочить.
Вообще наши потери могли быть намного больше. Но
украинская сторона ночью воевать никогда не любила, поэтому артиллерию
мы вывели полностью, а также 90% пехотных подразделений и тыловых.
У
нас в строю находилось 11 миномётов и две "Ноны" были на ходу.
Знаменитую "Нону" пришлось оставить, потому что она, хотя укры её ни
разу не подбили, вся в осколках была. Из-за износа у неё вышла ходовая
часть. Её всё время таскали туда-сюда, под конец и пушка вышла у неё из
строя. Как шутили бойцы украинских подразделений, которые к нам перешли,
она за всю жизнь столько не стреляла, сколько в Славянске.
Так
вот — бронегруппа пошла напрямую, и её всю сожгли. Перегородили дорогу.
Первый танк подорвался на минах, второй попытался объехать — свалился в
овраг. А остальных расстреливали гранатомётами. Некоторые люди уцелели —
выскочили, прорвались.
Если бы хотя бы техника вышла — можно
было бы как-то действовать, но вся броня сгорела. В Краматорске у меня
было три БМП и два БТР. Это слишком мало — против нас выступали две
батальонные механизированные тактические группы и танковый батальон.
И если мы могли действовать в застройке, то противостоять противнику на открытой местности не могли.
В
Ямполе наш укрепрайон прорвали за один день, несмотря на то, что мы там
вкопались, были огневые точки, блиндажи. У нас нехватка
противотанкового вооружения — не было ни одной противотанковой пушки.
Будь тогда хоть одна противотанковая пушка, хоть одна "Рапира", не
прорвали бы они нашу оборону, несмотря на всю артподготовку. Но с одними
"безоткатками" мы не могли воевать. Я понимал, что принимать бой на
открытой местности — только терять людей.
Александр ПРОХАНОВ. Вы сказали, что для противника ваш выход из Славянска был совершенно неожиданным.
Игорь
СТРЕЛКОВ. Да, он их обескуражил. Ведь у меня был приказ категорический —
не сдавать Славянск. А когда я сообщил о том, что намерен выйти, мне
несколько раз повторили приказ не выходить, оборонять Славянск до
последнего. "Вас обязательно деблокируют, обороняйте Славянск".
Спрашиваю: "Чем поможете?" Молчание. А у меня — тысяча человек и тысячи
членов их семей. Положить их я права не имел. Поэтому я принял решение
на прорыв.
Вот ещё какой момент. Когда я был в Крыму во время
крымских событий, посетил 35-ю батарею. Мощнейшее впечатление на меня
произвело. Чалый — просто молодец, он восстановил практически всё своими
силами. Не меньшее впечатление произвело и то, что все командиры
украинской севастопольской обороны: все адмиралы, генералы, лётчики —
сбежали .Оставили за себя командиров полков, батальонов. Те гибли вместе
с солдатами. И когда я был в Славянске, решил: либо я не выйду совсем,
либо я выйду со всем гарнизоном. Я принял решение выйти и считаю его
правильным.
Глубоко уверен, что если бы мы не вышли из Славянска,
потом не удержали бы и Донецк. Когда мы вошли в Донецк — всё там было
замечательно. Сидел киевский мэр, УВД по-прежнему подчинялось Киеву —
двоевластие классическое. Город совершенно не был подготовлен к обороне.
Блокпосты оборудованы плохо, дороги не перекрыты, можно были зайти как
угодно. И сил там было крайне мало, они были раздроблены, разбросаны,
никто никому не подчинялся: отдельно была Русская православная армия,
отдельно — батальон "Восток", отдельно — "Оплот". Каждый отряд оборонял
свой район, единого управления не было.
Проблема была даже не в
этом, а в том, что с юга Донецк был почти охвачен, противник занял
Амвросиевку. В принципе он уже отрезал нас от границы. ДНР была
полностью под контролем противника. И большая часть ЛНР была под
контролем противника. Действовал единственный пункт — Изварино, куда
отошла одна из моих рот из Краматорска, и они значительно усилили там
оборону.
И просто бы Донецк в итоге отсекли вообще от Шахтёрска,
от агломерации Тараевский-Шахтёрск-Антрацит. На том участке было лишь
несколько не очень мощных блокпостов на дороге и Саур-Могиле. А между
ними были огромные дыры, куда можно было войти. Иловайск был пустой — не
было гарнизона. В Оспино не было ни гарнизона, ни блокпостов.
Прибыв
в Донецк, я в городе оставил только штаб, комендантскую роту. Один
батальон перебросил в Петровский район — это юго-западная оконечность,
которая была пустая. Остальные силы, и Краматорска, и Славянска, были
сведены в бригаду, разбиты на три батальона и разведбат. Они сразу были
брошены на Иловайск, Оспино. И я сформировал линию фронта.
Александр ПРОХАНОВ. Из своих частей?
Игорь
СТРЕЛКОВ. Именно из своих частей. Потому что "Восток" мне не
подчинялся. На личных контактах, с ними удавалось наладить
взаимодействие. Они обороняли район Ясиноватой, район Авдеевки, Песков,
Карловку. На Карловке сборная солянка была: сначала там были люди
Безлера. Потом они ушли, мне пришлось туда посылать своих. Потом я
приказал отходить, прорываться оттуда, потому что их отрезали от нас, не
было смысла в окружении две роты терять.
Если бы мы не
сформировали этот южный фас, думаю, что всё бы закончилось очень быстро.
Если бы мы остались в Славянске, то через неделю, максимум через две,
Донецк бы пал. А выйдя, мы сорок суток держали Донецк до прихода
"отпускников". Хотя последние дни были просто отчаянные. Когда мы вышли
из Донецка, то пробили коридоры на Россию в районе Марьинки, Кожевино,
Бровки. Одновременно пробили себе коридоры для снабжения и отсекли в
Яково всю группировку противника.
Мы коридор продержали с очень
большими потерями, погиб цвет Третьего штурмового батальона в этих боях.
Когда мы пробивали коридор, в боях под Марьинкой потеряли убитыми и
ранеными 120 человек за двое суток — в основном от артиллерийского огня,
от авиаударов. Убитых было более 30. Для меня это гигантские потери.
И
на момент прорыва "отпускников" у меня батальон КЭПа был рассечён на
две части: часть оборонялась в Снежном, а часть, вместе с разведбатом,
оказалась прижатой к границе, отрезана.
К тому же мне постоянно
приходилось снимать роты с Донецка, бросать на другие участки. К
примеру, сначала мне роту шахтёров и противотанковый взвод пришлось
бросить в Дебальцево. Потом то же самое пришлось делать с Красным Лучом.
Потом начались бои под Иловайском. На момент прорыва нас настолько
растащили, что у меня и военная полиция в бой пошла — в Шахтёрске
воевала. В Донецке из нашей Славянской бригады остался практически
только один батальон из двух рот, который прикрывал Петровский район.
Батальон Каменска тоже почти весь ушёл из Донецка. И остались тылы:
снабжение, комендантская рота, которая в основном состояла из стариков и
необученных, боевая ценность которых могла быть только в городе в
уличных боях, а не в активных боевых действиях.
Какие-то резервы
были у "Оплота" и "Востока", но "Оплот" мне подчинялся частично,
"Восток" вообще не подчинялся. Меня упрекают, что я не навёл там
порядок. Но у меня был простой выбор, когда я из Славянска зашёл: либо
срочно формировать фронт против противника, либо устраивать переворот.
Но Донецк на тот момент был совершенно мирный город. Народ загорал,
купался, спортсмены тренировались, люди в кафе пили кофе. Как в Москве
летом, так и в Донецке было. И меня бы никто не понял. Хотя мои солдаты
рвались всех этих тыловых арестовать, разогнать. Но я понимал: стоит
развернуть гражданскую войну — тут-то нас всех и хлопнут! Я решил, что
худой мир лучше доброй войны, и сознательно ушёл от этого."
