27.03.15. Статья Геннадия Дубового "Учу уроки войны".
"Освободительная, справедливая война – это обучение в школе
христианской аскетики экстерном, с ежесекундной аттестацией на право
быть. Назидает и экзаменует преподаватель честный и неумолимый – Смерть.
Аттестует по степени смирения и жертвенности, и тем немногим, кто
приблизился к нужной степени самоотречения, присваивает квалификацию
Воина.
Люди с оружием в руках делятся на три категории
– камуфлированные обыватели, бойцы и воины. Это деление, по сути,
совпадает с типологией Льва Гумилёва: субпассионарии, гармоники и
пассионарные личности. И коррелирует с типами строя психики в трактовке
Концепции национальной безопасности: камуфлированные обыватели – это
носители животного, бойцы в массе – носители строя психики биоробота и
отчасти демонического, воины же – человечного строя психики.
Среди
камуфлированных и бойцов нет сильных, сильные есть только среди воинов,
поскольку они освободились от иллюзий, и знают: сила – это полное
признание своей ничтожности и её непрестанное изживание смирением.
Камуфлированные убивают для того, чтобы почувствовать, что они ещё живы;
бойцы для почестей и славы, ублажая идола "Я!" А воины живут, чтобы
ликвидировать сам источник убийств, отчаяние перед видимым всевластием
зла. Только воин опытно знает: восстания, революции, войны – единственно
дозволенная и всегда безответная любовь всех отчаявшихся. Ликвидация
отчаяния – реальность любви, только в ней доселе несокрушимый "бог
сеньоров - чёрный кристалл, рождающий свет ещё более чёрный" крошится
раскаянием и жертвенностью.
Кто виновен в том, что есть убийцы?
Только те, кого убивают из-за того, что их неправедная жизнь и порождает
взаимоуничтожение. Убивать убийц – значит, брать на себя чужую вину. Но
иначе нельзя. Иначе мы все соучастники и самоубийцы.
Глубинный,
неуничтожимый мотив участия в боевых действиях – стремление к иному,
преображающему личность опыту. Только воины способны шагнуть на высшую
ступень, стать иноками (не обязательно в монастыре, речь о степени
соответствия Высшей Воле в любом деле – искусстве, политике,
конструировании) и тогда внешняя война для них преобразуется во
внутреннюю брань "не против плоти и крови, но против духов злобы ".
Эта война – не гражданская
А чему учит именно эта война, в чём её базовые отличия? Таковых два.
Первое, количество людей с поствоенным синдромом весьма невелико. Среди
ополченцев на Донбассе – по исследованиям психологов Агентства
социально-политического моделирования "Вэйс-Новороссия"– носителей
указанного синдрома не более 3-4%. Это ничтожно в сравнении с 40-60%
получивших психические травмы в других вооруженных конфликтах. Да и в
отношении этих о ПВС можно лишь с поправкой на то, что все они из
категории камуфлированных обывателей, субпассионариев, людей с животным
строем психики, чья девиантность боевыми условиями не обусловлена, но
лишь обострена.
Причина такой духовной устойчивости в осознании и
переживании ополченцами своей правоты, в отсутствии реальных оснований
для глубинного чувства вины, которое и вызывает психотравмы. "Это
действие благодати Божией, – убеждён командир Кедр, – потому что наша
война не против Закона, но против сатанинского беззакония ".
И когда
Малой из противотанкового ружья бьёт по БТРу или Жёлудь из ПТУРа
сжигает нацистский танк – они не просто стреляют: они, в самом
буквальном смысле (не многие это поймут) занимаются солнечным трудом, и в
результате "от древа духа снимут люди золотые, зрелые плоды".
Второе базовое отличие – отсутствие ненависти к противнику, хотя он до
зубовного скрежета нас ненавидит. Изнанка ненависти – трусость и ложь, а
какие могут быть чувства к трусливым лжецам, кроме скорбной жалости и
презрения?
Украинцы не состоялись, мы имеем дело с результатом
этнокультурной и цивилизационно-политтехнологической трансмутации –
украми. Эти продукты скрещения растений и призраков, вскормленные
перегноем иллюзий о своей исключительности лабораторным уродцы не
вызывают ненависти, только жалость и брезгливое недоумение.
Как
может говорящий по-русски человек с православным крестом на шее лупить
прямой наводкой из танка по православному храму, в котором (танкисту о
том сказали!) укрываются женщины и дети и ликовать по рации: "Красота!
Дыра на дыре! Работаем дальше…"?.. Примеров, увы, великое множество…
Да, конечно, бывают исключения, когда ополченцы проявляют ненависть, но
– тут же получают вразумление. Подтверждением тому – многочисленные
горькие свидетельства ополченцев.
Всякий, кто сегодня говорит о
Гражданской войне на Юго-Востоке бывшей Украины, точнее, временно
оккупированной территории Юго-Запада России – либо дурак, либо
пользуется данным термином как шаблоном, не вдумываясь в его смысл, либо
враг и манипулятор, скрываемая цель коего уничтожение Новороссии, а
значит, и большого Русского мира.
Многие и сейчас наивно полагают,
что укров ещё можно расколдовать, информационно переформатировать.
Вспоминают Гумилева: "Если украинец поумнеет, то он становится русским".
Но забывают главное в работах Льва Николаевича: природные процессы
неотменимы, этносы постоянно в динамике, формируются или распадаются. И
когда возникает такая комбинация элементов этноса и меняется
энергетический потенциал, – возникает новая, отличная от прежнего и
соседних этносов частота колебаний этнического поля. Частота нового
украинского этноса резонирует с западноевропейским суперэтносом, но не с
российским. Она и определяет мироощущение и мировоззрение - отсюда
западноевропейские цивилизационные установки, и идеология укронацизма,
она же религия, поскольку всякий нацизм проистекает из расизма,
питаемого из религиозного источника – оккультизма=сатанизма. Не суть
важно, что укры в массе русскоязычны и формально православные, глубинно –
в силу иного мироощущения – они уже относятся к западной цивилизации с
её расистским отношением к иным цивилизациям и народам. Наиболее близкий
пример – сербы и хорваты: одна много веков общая история, один язык,
одна культура – и что в результате? Ненависть, редкая даже для
представителей разных рас и безжалостная взаимная резня. И вовсе не
потому, что хорваты приняли католичество, нет, они приняли его уже
вследствие изменения частоты этнического поля.
Пытаться сохранить
единую Украину, примирить непримиримое - совершать ошибку, которая
приведёт к миллионным жертвам, к полномасштабному геноциду русских.
Посему определения "гражданская" и "братоубийственная" война –
некорректны, попросту бессмысленны. Де факто укры и новороссы – граждане
разных государств. И – давно не братские народы, с абсолютно разными
этническими стереотипами, мироощущением, восприятием реальности.
Один из мотороловцев так мне объяснил, почему воюет: "Я увидел по
украинскому каналу ICTV сюжет о 5-летнем мальчике, умиравшем от ранения
после минометного обстрела Славянска. Когда он умер, на экране появилась
бегущая строка-комментарий: "Завернулась ещё одна личинка колорада". Я
посмотрел на своих спящих дочек, одной четыре годика, второй пять –
встал и пошёл искать блокпост, на котором стояли наши с палками и
газовыми баллончиками…"
Подчеркну, на территории несостоявшейся
Украины идёт война не гражданская – этнокультурная, цивилизационная,
метафизическая, религиозно-расовая. И то, что большинством участников
этой бойни её религиозно-расовые основания не отрефлексированы, только
усиливает и продлевает кровопролитие.
Шестая колонна
Есть
камуфлированные обыватели, бойцы и воины. И есть те, кто недостоин даже
поражения, ибо для них победа – это "мир" на любых условиях – только бы
их не убивали.
Освободительная, справедливая война учит тому, что
самый страшный враг это вовсе не свихнувшийся на идее своего иллюзорного
превосходства нацист. Не финансирующий экстремистов и боевиков олигарх –
марионетка международных финансистов, мнящих себя владыками мира сего. И
не эти "владыки", дергаемые за веревочки наипоследнейшим в аду
бесёнком. С ними всё ясно. Самый главный враг всегда – обыватели,
духовные и социальные амебы, принимающие форму кровяных телец;
человекообразные теплохладные, человеческое измерение которых сводится к
гипертрофированным проявлениям инстинкта самосохранения. А поскольку
таковых в любом социуме большинство – враг всегда за спиной, "враги
человеку – домашние его". Они и есть та шестая колонна, которая плоды
самых сиятельных, грандиозных побед обменяет на "дружбу, жвачку,
рок-н-ролл", офисные радения и прелести шенгенской зоны.
Голем из нераскаянных поступков.
Война возвращает радость одиночества в любых условиях. Потребность в
одиночестве – одна из базовых потребностей человека, целенаправленно
уничтожаемых современной цивилизацией. Речь не о пресловутом одиночестве
в толпе. О состоянии молитвенной сосредоточенности, которое каждому
необходимо испытывать для внутреннего восстановления, духовной
регенерации, без которой человек – что и наблюдается по
среднестатистическим представителям массового общества – ускоренно
деградирует вне зависимости от того, каков его внешний
интеллектуально-образовательный, профессионально-финансовый ценз. Только
в забитом до отказа блиндаже под шквальным обстрелом или притискиваясь
друг к другу на могущей в любой миг искорежится броне, дозволено
испытать такое же как монашеском затворе целительное, неприступное для
оккупантов-искушений живое одиночество.
Помню хиленький блиндаж в
Семеновке вблизи базы Моторолы. Спасаясь от длительного миномётного
обстрела в нору под треснутой бетонной плитой, забилось двадцать с
лишним бойцов. Я стиснут со всех сторон, полусижу-полуподвешен, на
голове моей чья-то нога в облепленном грязью берце, в лоб уперся обод
каски впереди сидящего, из непроглядности справа импульсами, то исчезая в
звуках взрывов, то взлетая торжественно, как в храме, доносится
напряженный фальцет 17-летнего ополченца из Славянска: "Покровом милости
Твоей огради нас Пресвятая Богородица".
Слова эти стали спусковым
крючком и – наполнило меня безусловное, отсекающее паутину психологизмов
и хищных привязанностей целительное одиночество. Подобное бесконечному
соскальзыванию в исчезающую и одновременно всюду пребывающую точку
запредельного покоя, супраэмоциональной защищенности: ты словно и в
материнской утробе и уже в ангельском чине, более нет материальных
преград и как на ладони сознания всех, кого когда-либо знал, в
буквальном смысле можно заглянуть в их души. Этот опыт страшен, он
исключает саму возможность боевого и иного братства. В душах братьев по
оружию и в себе самом открывается столько необоримого зла и ненасытной
ликующей тьмы, что сохранить себя и просто выжить невозможно, если от
этого зла не отгородиться. Прав Экклезиаст: "Человек одинокий, и другого
нет".
Камуфлированные обыватели пытаются неизбывную отделенность
растворить в стадности. Для бойца обвальное переживание одиночества –
милость свыше, шанс, возможность сокрушить "Я!" и стать воином. А для
воина одинокость не более чем "технологическое условие" духовного роста.
В Николаевке под плотнейшим миномётным обстрелом непередаваемое испытал
я состояние. Момент возможной смерти открылся как бесплотный "голем".
Как "существо", вылепленное из "глины" фантомной боли: страстей,
греховных мыслей, дурных поступков, сделанных или так и оставшихся в
воображении моих умерших родственников.
Всё злое, гнусное,
безбожно-корявое содеянное всеми моими предками пережил враз; слился с
ними, в запредельном онлайне сам делал всё ими когда-либо содеянное
греховно-мертвящее, нераскаянное. И ужаснулся. Содрогнулся от омерзения и
наваливающейся обреченной панической безысходности. Отторг ЭТО
покаянным воплем к Создателю и Спасителю. И "голем" развалился, исчез,
хотя осколки мин летели так густо, что исчезнуть он должен был вместе со
мною, должен был утащить…
Смерть по духовной наследственности
каждого меняет обличия, но пережитое мной не является чем-то
исключительным, в чём убеждался множество раз.
К слову, утверждение в
мифах разных народов о том, что смерть приходит слева, не выдумка. Она
всегда там, и после того случая я постоянно чувствую её присутствие. На
её обволакивающе-навьи подманивания отвечать нельзя, каждый ответ ей –
приятие, согласие со злом, вольно или невольно содеянным предками и
тобой, подчинение "голему" из нераскаянных поступков. Отогнать смерть
можно только покаянной за себя и всех ушедших молитвой.
В Мариновке,
в подвале дома, где мы укрылись от минометного обстрела, пожилой
раненый боец дремал в углу на мешках. Резко пробудился, закричал
страшно, цапнул соседа за лицо: "Дед?! Роман?!" – "Брат, кошмар
приснился? Ты успокойся, давай антишок вколем…" Глаза раненого надо было
видеть. Таких глаз – как у крысы затравленных и одновременно как у
святого проясненно-нездешних ни видел я ни до ни после. Успокоившись, он
поведал: "Дед ко мне приходил. Как живой. Только не совсем он… Лицо
его, а он – это они все…" – "Кто – все?" – "Ну,
все…деды-бабки-батя-дяди-тетки мои…которые умерли… будто все они живые и
неживые…и дед рассказал…нет, не так – показал… как человека в
Отечественную, под Минском убил…зря убил…пленного…штыком заколол…в спину
воткнул… я отругал его, прогнал…а дед Роман меня воспитал…батя спился,
сгорел… " – "Ты успокойся, штыками сейчас не колют, а мина сюда не
залетит".
Встретил я его спустя почти три месяца, в аэропорту. Он
уже был в "Оплоте". Напомнил: "Ну что, дед Роман больше не приходил?" –
"Нет. Заупокойные записки подают за всех моих, и за деда, в монастыре на
проскомидии поминают. Смотри, – повернулся он ко мне спиной. – Видишь,
слева, дырка в рюкзаке? Осколок. Длиннющий, как штык винтовки Мосина.
Рюкзак набитый и броник насквозь, а кожу чуть проколол. За деда молюсь
теперь постоянно. За всех своих, кто уже там, – глазами указал на
продырявленный свод ангара, – молюсь".
Мертвые – в каком-то смысле
изнанка живых, они открывают нам то, что без жертвенной их смерти
навсегда осталось бы от нас сокрытым. То, как человек умирает, форма его
ухода из этого мира – это всегда некий шифр, который Бог предлагает
разгадать ещё живым. Сам процесс разгадки, искренняя попытка понять,
почему так, а не иначе ушёл человек – меняет личность того, кто ищет
ответ. А если человек духовно не застыл, в поиске разгадки, меняется, то
из этого мира уходить ему ещё не время.
По большому счету война
учит одному – собственным опытом на собственный, лишь воину понятный
язык переводить сказанное в Евангелии с единственно значимой в этом мире
целью – умереть так, чтобы форма смерти обеспечила посмертное
не-отсутствие, но реальное содержание. А каким оно будет, зависит от
безоглядного порыва к тому, что никак не вытекает из всей предшествующей
жизни человека, не тождественно ничему в его опыте, но предлагается
свыше как очевидная невозможность и безусловная абсурдность, которые,
вопреки всему мыслимому – спасительны. Война суть норма
исключительности; она делает всё парадоксальное тривиальным, а все
противоречия переплавляет в последовательное движение к безусловной
ясности и целостности восприятия.
Что испытывает в каждом в бою
воин, то есть тот, кто сражается не ради земных благ и славы, но против
силы, порождающей войны? Точь-в-точь то же, что приговоренный к
гильотине преступник (ибо для мира, лежащего во зле стремление к
Источнику Добра – преступно). Каждый миг боя и всё, что длится сейчас в
Новороссии суть четверть секунды бесконечного одиночества и абсолютной
жертвенности. И это – главный урок войны.
С первого боевого задания
и доныне я молился и молюсь так: "Создатель и Спаситель мой,
невозможного для Тебя нет, яви милость Свою: сделай, чтобы я не убил
того, кто не хочет убивать, а раненый мною не стал бы увечным". Только
раз, во время сражения в аэропорту, ослепленный страстью отомстить любой
ценой, я забыл об этой молитве и – во тьме у передовой позиции рухнул в
яму.
Лечусь. Учу уроки войны. Каюсь."