07.11.16. Интервью с жительницей Горловки.
«Семью
убили во время перемирия»: история женщины, потерявшей мужа и дочь в
Донбассе. Корреспондент RT побеседовала с Анной Тув из Горловки. 26 мая
2015 года артиллеристы украинской армии открыли огонь, и два снаряда
попали в дом семьи Тув. Погибли старшая дочь Анны Катя и муж Юрий,
который успел закрыть жену собой. Сама Анна потеряла левую руку, её
двухлетний сын Захар и новорождённая дочка Милана получили тяжёлые
травмы. Теперь женщина с детьми перебралась в Подмосковье. О том, чем
сейчас живёт эта семья, об их планах на будущее — в материале RT.
— Сейчас Вы живёте в России, удобно обустроились?
—
Да, нас с детьми и моей мамой приютили знакомые. Я не знаю, как мне
ехать обратно в Донецк. В августе этого года ездила туда за документами,
и в День независимости Украины снова попала под обстрел, вывозили меня
оттуда с гуманитарным конвоем. Мне бы хотелось работать в России врачом,
у меня три красных диплома: образование операционной медсестры,
врача-реабилитолога (частный вуз), массажиста.
Через три месяца
после травмы я поступила в Донецкий государственный медуниверситет и
продолжаю учиться — просто сейчас нахожусь в академическом отпуске.
Надеюсь, что переведусь в какой-то российский вуз или доучусь там. У
меня есть статус беженца, и я хотела бы получить российское гражданство.
Скоро стану официальным сотрудником российского благотворительного
фонда «Подари любовь миру», помогающего людям, перенёсшим ампутацию.
— Наверное, даже думать тяжело о возвращении туда, где Вы пережили такое горе?
—
Я очень люблю Донецк. Но мечтаю уже перевернуть эту страницу и забыть о
ней. В Москве мало кому дают статус беженца, нет специальных программ
трудоустройства, и без гражданства нам будет трудно. Но всё равно я не
повезу детей туда, где в любой момент может рвануть. Перемирие? Мою
семью убили во время перемирия.
— Расскажите о событиях того дня, который перевернул Вашу жизнь.
—
Я очнулась от того, что кричал мой сын Захар. Ему тогда было 2,5 года.
Он оказался под обломками: снаряд попал прямо в детскую. Мои глаза
засыпало сажей, в ушах визжало от контузии, а в лицо шёл газ: трубу
перебило. Я стала звать мужа и старшую дочь, ещё не зная, что они
погибли. В какой-то момент почувствовала силы встать, поднялась — и тут
ударил второй снаряд.
Откопал меня сосед-одноклассник, с которым
девять лет сидели за одной партой. Моя левая рука держалась только на
сухожилиях. Он сказал мне, что Юры и Кати больше нет, и убежал оберегать
своих маленьких детей. Я затянула жгут из колготок, откопала Захара и
нашла плачущую младшую дочь Милану, которой тогда было только две
недели.
Мой и мужа сенсорные телефоны утонули в аквариуме во время
взрыва, и я не могла вызвать скорую. Первой мне дозвонилась свекровь —
на старый кнопочный мобильник погибшей дочери. Я взяла трубку и
сообщила, что нас убивают. Она вызвала скорую и МЧС.
В больнице
Горловки нас развезли по разным корпусам: дочь — к новорождённым, сына —
в детскую хирургию (от осколков у него сильно пострадали глаза и
остались рваные раны на теле), а меня — сразу в операционную. Только там
заметила ещё одно сильное кровотечение из-под плеча: осколок перебил
крупный сосуд.
— Как же Вы не потеряли самообладание при такой кровопотере?
—
Я врач, 10 лет работала в хирургии. Кстати, в том же здании, куда
попала на операцию, только двумя этажами ниже. Давление моё стремительно
падало, и решение приняли по принципам военной медицины — ампутировать
руку до локтя.
На похороны мужа и дочери меня привезли в инвалидной
коляске. Прощаться с ними вышли почти две тысячи человек: все чиновники,
Катина средняя школа, воскресная школа, дворец творчества, даже
воспитатели из садика. Вышла больница, где я работала. Меня не пустили
на кладбище из-за тяжёлого состояния и после прощания вернули в палату. А
хоронили все они.
Каждые три часа в больнице я просила спустить
меня вниз кормить младшую дочь. Всё это время за окном бухали снаряды,
да и стерильность так не обеспечишь. Бойцы батальона «Ангел» Алексея
Смирнова одели нас в бронежилеты и под пулями повезли в донецкий
медцентр, где меня с детьми разместили в одной палате. А это в пяти
километрах от донецкого аэропорта, и там очень сильно стреляли по
ключевым объектам инфраструктуры: котельным, роддомам и прежде всего по
больницам, где могли лежать раненые ополченцы. Оставаться там я
посчитала опасным, и республика сняла мне для ночёвок квартиру в
соседнем доме. До сих пор у меня в плече остаются пять осколков, потому
что я не согласилась на повторные операции и выписалась рано.
А
через полтора месяца после выписки мы снова попали под обстрел в центре
Донецка, когда ударили в областную травматологию и супермаркет
«Украина». Бомбили из «Акаций» (152-миллиметровая самоходная
артиллерийская гаубица. — RT), огромные такие осколки были. В перерывах
между взрывами мы добежали в соседний дом, в бомбоубежище, и сидели там,
пока за нами не приехали военные. Оттуда нас перевезли в квартиру на
другом конце города, где меньше всего слышно канонаду и стрельбу. Я
упала на кровать и спала двое суток…
— А Ваше жильё, имущество — всё безнадёжно утрачено?
—
У нас ничего не осталось, дом разрушился целиком, до фундамента. Мои
родители позже вывезли оттуда часть вещей, сложили их в другом здании — и
туда попал снаряд, и всё пропало. Ни вилки, ни ложки, ни одёжки. Но обо
мне стали выходить сюжеты в новостях по всему миру, и просто незнакомые
люди начали привозить одежду, утварь, тапочки — кто что мог. Очень
помогли россияне: как сейчас помню, ополченцы привезли три больших
чемодана с вещами, даже бутылочки для Миланы, «от Виктора» и его коллег
из какой-то московской компании. Там же было вложено письмо, которое я
до сих пор храню: с тёплыми словами и описанием, как они всё это
собирали и как надеются, что мне всё понравится. И ещё там были два
гипсовых голубя мира для моих детей. Над этим письмом я впервые (после
трагедии. — RT) улыбалась.
— Кто-то ещё поддерживал Вас?
—
Первое время я не могла смотреться в зеркало. Да я вообще не хотела
жить, когда вспоминала, что произошло с моими мужем и дочерью. Моим
ангелом-хранителем стал волонтёр Андрей Лысенко, который работал с
международными гуманитарными группами не только из России, но также из
Германии, Швейцарии. Он просто взял меня за оставшуюся руку и «пронёс»
над этим горем: таскал за справками, привозил лекарства для сына (его
пришлось лечить долгие месяцы), постоянно тормошил.
Помогало
общественное движение «Антивойна». И, конечно, письма со словами
поддержки. Я пришла к мысли, что мне надо жить, потому что муж
пожертвовал собой именно ради этого. Ради выживших детей.
Сын первый
месяц вообще не спал: кричал, плакал, вздрагивал ночью. У него
официальная инвалидность по психотравме. Целый год постоянно
проговаривал всё, что произошло, до мельчайших подробностей, как
магнитофон. Буквально две недели назад перестал разговаривать с отцом.
Звякнут ключи о кафель или хлопнет форточка — он бежал, ложился на землю
и кричал: «Я спрятал ручки и ножки, чтобы не оторвало!» С ним долго
работали психологи, и вот только сейчас результат стал виден.
— Сегодня много программ помощи инвалидам. Вас обеспечивают всем необходимым?
—
Когда я получила травму, республика ещё не могла финансировать протезы.
И мне сделали протез в Санкт-Петербурге на частные благотворительные
деньги. А второй протез (с моей травмой хорошо бы иметь два) уже
предоставляет бесплатно ДНР. Я знаю, что пенсию по инвалидности сейчас
там платят исправно, и Захарченко (Александр Захарченко, глава ДНР. —
RT) издал указ о будущих единовременных выплатах компенсаций за ранения.
Год назад этого ещё не было.
— Вы активно выступаете в СМИ, говорите от имени дончан, сами помогаете инвалидам. Какие ещё строите планы?
—
Я очень хотела, чтобы кто-то понёс наказание за сотворённое с моей
семьёй. Если бы мне спасли руку — честное слово, я бы давно ушла в
ополчение. А так подала иск в ЕСПЧ на Петра Порошенко по факту покушения
на жизнь моей семьи, убийства и незаконного ведения боевых действий
запрещёнными видами вооружений. Судебный процесс пока не начинался.
Буквально через месяц после операции я записала видеоролик, облетевший
весь YouTube, с обращением к властям и армии Украины: «Мне стыдно быть
гражданкой страны, которая убивает свой народ». И, конечно, там я
считаюсь пособницей сепаратизма, за мои интервью мне может грозить от 8
до 12 лет лишения свободы. В августе этого года я готовилась впервые
выйти на подиум в рамках интеграционного показа моделей. Очень хотела —
но мероприятие отменилось. Я хочу всё-таки пережить этот опыт, для меня
это было бы большим счастьем.
— А что это Вам даст?
— Первое —
это даст возможность показать людям пример, чтобы каждый из них не
чувствовал себя неполноценным, а наоборот, осознавал себя
индивидуальностью. А второе — моя погибшая дочь занималась в модельной
школе. И я хотела бы воплотить её мечту, достичь того, чего она не
успела. Катя очень любила рисовать и мечтала поступить в художественную
школу. И когда я рисую, у меня есть чувство, как будто это не моя рука, а
её.
— Что сын Захар просит на Новый год?
— Да у них у всех, у
детишек, одно желание — чтобы не стреляли. К любому малышу в Донецке
подойдите — то же самое загадает. Ну, и мальчишечье: машинки, мотоциклы.
Кстати, 26 октября Захару исполнилось четыре года. И мы наконец
устроили ему праздник».