28.04.16 Интервью с генералом ФСБ об Игоре Стрелкове. Часть 1.

28.04.16 Интервью с генералом ФСБ об Игоре Стрелкове. Часть 1.

"Генерал ФСБ: Стрелков в Украине действовал на 90% по собственной инициативе. Высокопоставленный разведчик в свое время принимал на работу в спецслужбу будущего главкома войск ДНР

Спецподразделение «Каскад» в Афганистане. На снимке третий справа – Казанцев. Фото 1981 года
Говорят, что совсем не бывает похожих войн. И предпосылки, которые подтолкнули к их началу, тоже всегда отличаются, хотя цели и могут повторяться от раза к разу, через десятилетия и даже столетия. А вот мотивы, побуждающие людей браться за оружие, почти всегда одинаковые. Кто-то ради нападения, кто-то – для обороны. Все остальное – нюансы. Генерал-майор ФСБ в отставке Геннадий КАЗАНЦЕВ (это псевдоним, но его подлинная фамилия нам известна) – человек, обладающий богатым и разносторонним опытом действий в условиях войны. Работал в разведке и контрразведке, воевал в Афганистане, составлял планы чеченской кампании, писал книги. Поэтому его оценки и сравнения былых войн и происходящего сегодня на востоке Украины представляют особый интерес. Тем более именно он в свое время принял на службу в «контору» выпускника Историко-архивного института Игоря Гиркина, теперь всем известного в качестве экс-командующего армией Донецкой народной республики Игоря Стрелкова.

– Расскажите немного о себе. Вы ведь были в Афганистане?

– Да, в 1981 году я был в Джелалабаде в составе отряда «Тибет» группы «Каскад». Потом в 1985–1988 годах – советником в провинции Бадахшан и затем аналитиком в нашем представительстве (представительство КГБ СССР, было аккредитовано при органах безопасности Демократической республики Афганистан. – М.М.).

«Каскад» считался элитным подразделением, казалось бы, ребята там должны быть подготовленные. А можете поверить: ни фига мы не были подготовленными, по крайней мере в «Тибете». Вот только что мы держали авторучки, стреляли в тире, выполняли спортивные нормативы. И вдруг нас посылают на войну.

Мы были точно такие же партизаны, как нынешние ополченцы на Донбассе. Отличие было только в том, что за нами стояла огромная сильная страна. И мы все-таки стремились к тому, чтобы соответствовать, соблюдать дисциплину. В Новороссии с этим гораздо сложнее. А ребята такие же, какими мы были в свое время. Как ни старались мы тогда держаться «в рамках», а нарушали все, что можно нарушить. Люди на войне почти всегда одинаковые. Сейчас я вижу себя молодого в защитниках Донецка. Мы ведь даже военными не были. Только там научились стрелять по-настоящему.

КАК СТАНОВИЛИСЬ СОТРУДНИКАМИ КГБ

– В чем состояла ваша деятельность? В боях принимали участие?

– Это были и боевые действия, и разведка, и контрразведка, и организация мероприятий, и работа с местными оперативниками из Министерства государственной безопасности (ХАД), они назывались «хадовцы».

– А как вы туда попали? Вообще до какой степени все это происходило на добровольной основе, или просто приходилось подчиняться приказу?

– Не поверите – я сам попросился. Дело вот в чем. Оба мои деда были репрессированы по 58-й статье. Один сидел в марийских лагерях, другой – на Соловках. Когда меня брали в органы, я согласился только с третьей попытки.

– На чем же вас в итоге завербовали?

– Меня не вербовали, а сразу взяли на штатную должность. Причем три раза предлагали, я два раза отказался. Два раза в армии предлагали, и один раз уже на гражданке. В итоге я согласился. Я не то чтобы сломался – я хотел… отомстить обкому комсомола за то, что они меня, комиссара лучшего в области стройотряда, не пустили за границу.

Когда поступаешь на службу в КГБ, идет проверка: папа-мама, братья-сестры, и все. Если идешь в разведку, там проверяют уже более досконально. Когда я в особом отделе подписывал документы, у меня спросили: «Ваши ближайшие родственники подвергались преследованию?» Говорю: «Да. Оба деда сидели по 58-й статье». И мне тогда начальник особого отдела говорит: «Ты мужик неплохой, мы тебя возьмем, только ты про дедов больше никому не говори». А потом мне, как и всякому сотруднику территориальных органов, захотелось в разведку. Каждый контрразведчик в глубине души мечтает стать разведчиком. Все хотят быть Штирлицами.

Ну, представьте: я работал в контрразведке в далеком Новосибирске, юношеское самолюбие требовало большего. Начальство пошло мне навстречу. Говорят: «Геннадий Николаевич, мы вас пошлем в институт (Краснознаменный имени Ю.В. Андропова институт КГБ СССР, ныне Академия внешней разведки. – М.М.), и вы там пройдете разведывательную подготовку. Я был просто счастлив! И вдруг через некоторое время говорят: «Слушай, а у тебя что, деды сидели?» – «А я никогда этого и не скрывал». – «Да, блин. Проблема». Тогда я и говорю: «Пошлите меня в Афганистан. Чтобы я кровью мог, так сказать, искупить...» Глупость, конечно. Но в разведку-то хочется. Так что в Афганистан я поехал добровольцем. А потом все-таки закончил КИ имени Андропова, учился там в 1982–1985 годах.

– Вы говорите, что военной подготовки у вас не было. Что, совсем никакой?

– Мы, конечно, занимались рукопашным боем, стреляли из автоматов раз в полгода и каждую неделю – из пистолетов. Все. Больше никакой подготовки. В армии я проходил военную службу в качестве офицера ПВО (типичный «пиджак» на сленге кадровых офицеров). Более того, в нашем отряде «Тибет», куда входила группа «Каскад», почти все имели какие-то темные пятна в биографии. Страстные любители женщин и выпивки, разгильдяи и хулиганы. Короче, «залетчики».

– Типа штрафбата?

– Это был не официальный штрафбат. Просто так территориальные управления избавлялись от балласта. Когда мы уже перезнакомились, то, бывало, спрашиваем друг у друга: «Тебя за что послали?» – «За баб». – «А тебя за что?» Когда говорят, что там были какие-то крутые парни – не верьте. Нормальные ребята, только с головой. Я считаю, что большая часть крупных силовых операций делается головой, а не руками и ногами. Мы воевали неплохо. Лучше даже в каком-то смысле, чем войска. Такой вот парадокс.

– Чем эта война отличалась от тех, которые начались после распада Союза на его территории?

– По сравнению с чеченской и украинской наша война была игрой в песочницу. Украинская война более кровавая. Чеченская война более кровавая. А воевать под сенью такого большого сильного государства, как СССР, на сопредельной территории, когда население к нам в принципе неплохо относится, было намного легче.

– А население неплохо относилось?

– Да. Просто каждый афганец хотел заработать немного денег. Американцы давали им деньги и говорили: вы постреляйте там-то и там-то. Конечно, были отмороженные. Но вообще-то это был бизнес. Обычный крестьянский бизнес. Днем он кетменем в поле потюкал, вечером надел снаряжение и пошел пострелять в русских. Потом вернулся, спрятал оружие – и наутро снова в поле. Американское финансирование было там сравнимо с нашим.

И еще такой аспект: наркотики. Когда я туда приехал, никаких наркотиков не было. Они постепенно появились. Мы заметили такую закономерность: как только появляются американцы, тут же появляются и наркотики. Вот мы ушли со своими войсками. В Афгане новая власть, повесили Наджибуллу. Нет наркотиков. Приходят американцы. Есть наркотики. Как бойцы американцы нам тогдашним, кстати, и в подметки не годятся. Посмотрите: ходят, как инопланетяне, в шлемах. Мы на операции ходили чуть ли не в трусах и в майках. Обычные синие сатиновые трусы, сверху в крупную сетку шаровары, кроссовочки. Никаких берцев. Я бегал в польских осенних полусапожках. На сбитом вертолете я их потом сжег. Но воевали мы здорово, и нас за это уважали.

ЧЕЛОВЕК ИЗ КРУЖКА МОНАРХИСТОВ

– Вы какое-то время были начальником Игоря Стрелкова. А как он вообще попал в органы?

– Игоря взяли случайно. У московского управления ФСБ было какое-то дело на группу, кажется, монархистов. Когда монархисты сидят где-нибудь у себя на кухне и беседуют на тему: «Мы царя приведем, за оружие возьмемся», то, естественно, у спецслужб возникает вопрос, насколько велика вероятность, что они и вправду возьмутся за оружие. Поэтому за ними наблюдали. Но все без толку. Они только трындят: «За веру, царя и отечество», «Честь имею», «Ваше благородие» – но не более того. К реальным действиям не переходят. А Игорь среди них выделялся умом и сообразительностью. Плюс он уже прошел две войны, и к нему был определенный пиетет. Точно такой же пиетет зародился у моих подчиненных. Они почитали его, послушали, видимо, и наконец встретились с ним, а потом пришли ко мне и говорят: «Геннадий Николаевич, есть один хороший кандидат на работу. Давайте мы его возьмем, тем более что мы сейчас посылаем в Чечню молодых сотрудников на обкатку. А у него уже есть военный опыт». Когда я узнал, что он является фигурантом дела оперучета, причем группового, у меня, конечно, возникли сомнения. Но дело было в 90-х, время было лихое. И меня эти два полковника уговорили.

– Вы были их непосредственным начальником?

– Я не был у них прямым куратором, но мы были друзьями по службе в другом управлении. У них был начальником замечательный генерал, прекрасный русский мужик, не хочу его здесь светить. Мы с ним вдвоем помогли закрыть дело об этой группе. Ребята вытащили Игоря и через некоторое время приводят его ко мне: «Геннадий Николаевич, вот наш новый сотрудник». Мне он понравился. Мы с ним поговорили: интеллект у него на месте, голова хорошо работает, исторические реминесценции из памяти без проблем вынимает. Я просил его записки и документы мне показывать. Смотрю: пишет, как бог. А в любой конторе, тем более такой, как наша, если отчеты написаны правильным языком, с запятыми, с точками – это считалось «высшим пилотажем». И он начал достаточно успешно работать.

– А как Стрелков пошел на вербовку? Легко согласился? Он ведь все-таки был неформалом, а в этой среде сотрудничество с ФСБ считается «западло».

– А это не была вербовка. Вербуют агентуру, а это было приглашение на работу. На службу. Я ведь не был непосредственно на переговорах с ним. Я знаю тех ребят, которые брали его в органы. Они мне нравились. Очень порядочные мужики. Игорь, видимо, согласился сразу. А кто-то сам стучится в двери и говорит: «Я хочу работать». Но у нас к инициативникам всегда было настороженное отношение.

– Это какой был год?

– Кажется, 1995-й. Я к тому временем уже генерала получить успел.

– Получается, что в середине 90-х (уже после распада СССР) ФСБ продолжала работать по инакомыслящим? Дело завели…

– Что значит «инакомыслящим»? Было подозрение, что у монархистов имеется неучтенное оружие. Эти неформальные группы как минимум надо сканировать. И что значит «заведено дело»? А ничего не значит. Просто выделяются силы и средства, чтобы разобраться в явлении. Разработали целое дело. Посмотрели: пусто, ноль. Закрыли дело, в архив положили. Все. Из объектов никто ничего не знает. Когда я Игорю все это рассказал, он был очень удивлен. Он не знал, что был объектом. Он-то думал, что его просто заметили, такого бравого, пришли ребята из конторы и сказали: «Игорь Всеволодович, а не хотели бы вы послужить?» А почему бы за родину не послужить? А по идее, мы не должны были его брать при таких обстоятельствах.

– И потом вы подружились?

– Мы пересекались эпизодически. У него две маленькие звезды, у меня одна большая, естественно, у меня забот хватало и помимо него. Но я ему по-человечески симпатизировал, правда, с некоторой долей доброго юмора. Он своей целеустремленностью, серьезностью веселил весь оперсостав. И прозвище у него было шутливое – Сам. Типа: «Внимание! Сам идет!»

– Я смотрю, там у вас большие шутники были…

– Лучшие опера, кстати, – это ребята с юмором, хулиганы, зачастую – выпивохи и бабники. Если ты не «залетчик», ты не опер. Если ты примерный семьянин, спортсмен, во всем положительный – из тебя не получится настоящий опер, который роет, как зверь, работает от зари до зари, который может спланировать и провести изящную операцию. В милиции аналогичная ситуация. Худой длинный скелет – со впалыми глазами, вечно курящий, нервный – вот это и есть опер.

Я Игоря держал в поле зрения. Нельзя сказать, что возникла дружба: какая дружба между генералом и лейтенантом? Но были хорошие человеческие отношения. Что такое был в то время генерал? Вот я был полковником, присвоили генерала. Жена спрашивает: «Почему у тебя стало меньше денег?» Я отвечаю: «Я же теперь не водку должен пить, а виски. И курить не «Честерфилд», а «Мальборо». От полковника до генерала разница была – два блока «Мальборо» и одна бутылка виски.

На безденежье я решил сделать евроремонт собственными руками, используя для этого свой отпуск. Отпуск пролетел, а я не успеваю. И даже семью не могу привезти в квартиру. Тогда я попросил молодых офицеров: ребята, помогите. И среди этих офицеров был Игорь. Пахал он, как папа Карло, и потом оставался на ночь. Мы с ним болтали. И тогда уже возникли внеслужебные отношения, которые позволяют говорить по-человечески. Ничего особо «героического» я в нем не замечал. Есть люди, которые любят хвастать своим военным опытом. Им только дай поговорить о том, какие они были герои. Но Игорь никогда не рассказывал о войне. Меня это в нем поражало, ведь он прошел две войны, при мне проходил третью. Я не мог и предположить, что он станет героем. А то, что он совершил на Украине, – я считаю, это героизм.

МИССИЯ В НЕЗАЛЕЖНОЙ

- А Украиной Стрелков по службе занимался?

– Каким-то боком по своим функциональным обязанностям он имел отношение к украинской тематике. Он отслеживал, что там происходит. И постепенно начал приходить в ужас. Он рассказывал, что реальные бандеровцы окопались в Москве, в частности, в библиотеках украинской литературы, в других местах. Настоящие бандеровцы, которые люто ненавидят русских, проводят собрания, вербуют новых последователей. Все это совершенно открыто.

У меня вопрос: а мы чем в это время занимались? Почему такая ерунда случилась? Почему посылали послами на Украину «погорельцев», как Черномырдин? Я на днях разговаривал с одним дипломатом. Сарафанное радио МИДа сообщает интересные вещи. То, что Черномырдин пил, – ладно, какой русский не пьет. Но он мог пропасть на два дня, и никто в посольстве не знал, где его искать. Черномырдина не стало. Но как Зурабова туда поставили? Сидит себе, его не слышно и не видно. Когда все это случилось, я надеялся, что его хотя бы снимут. Сняли, как же… А где наша контора была? А где было СВР? Они что, не видели, что творится? Мое личное мнение: в украинских событиях виноваты мы и только мы! Даже вина Америки меньше, чем наша. Они хотя бы свои интересы отстаивали и продвигали.

– С какого времени вы в отставке?

– Я ушел в отставку в 2000 году. Считаю, хорошо, что ушел. Многое изменилось. Даже при Ельцине была, как говорят, какая-то движуха. Что-то бурлило, появлялись первые олигархи, в кого-то стреляли. Мы в своей работе импровизировали, отрабатывали новые приемы. А потом наступила такая эпоха, когда требовалось только одно: быть очень верным и преданным. Но преданность и верность не заменят творческой работы. У нас поменялся директор. До этого никогда на столах у начальников отделов, направлений не стояли портреты директора. А тут мгновенно появились. Я почувствовал, что мое время ушло. Мое время – это когда можно было генерировать какие-то идеи, выстраивать комбинации. А теперь надо было просто служить и слушать начальство. Это мне не подошло. Меня отправили в Совет безопасности. Тогда это было местом ссылки для всех неудачников – генералов и политиков. Два года поработал я в Совбезе и тоже чувствую: как-то все не так. Не скрою, и я за это благодарен, меня проводили с честью.

– А отношения со Стрелковым продолжались?

– Игорь ко мне приходил, когда я уже ушел из конторы и занимался политконсалтингом. Мы много разговаривали. У нас сложились товарищеские отношения. Дружеские отношения – это когда разговоры «за жисть» и о женщинах, а когда разговоры о деле, о политике – это еще товарищеские отношения. Игорь ко мне приводил интересных людей. Мы говорили о том, как улучшить ситуацию в России. Детализировать не стану, но нецензурная лексика присутствовала. Игорь – военный человек, и он действительно готовился к войне. Готовился хорошо, основательно.