29.04.16. Заметка от издания "Донецкий Дозор".
"Аэропорт – «проспект Ахметова»: жизнь под прицелом. День за днем Улица Стратонавтов на донецком Октябрьском – некогда мощная транспортная артерия и хребет элитного района, сейчас выглядит как иллюстрация к фильму об Апокалипсисе. Два года обстрелов превратили эту часть города в груды строительного месива в колючем венце из оборванных проводов. Не всем жителям удалось спастись. Сейчас здесь среди руин вольготно перемещается лишь ветер. Нет людей, нет даже бездомных животных. Октябрьский уже стал синонимом бесконечных страданий мирного населения, фатальных разрушений и военно-политической импотенции, не способной остановить бойню. Среди обгорелых остовов домов в своем маленьком схроне живут две старушки-сестры – Антонина и Валентина Викулины. У бабушек пригреты собачка, кошка и покалеченная войной голубка Гуля. А соседей больше нет. В гости к старушкам мы с Ириной Волик отправились с пакетами продуктов: о гостинцах позаботились простые русские люди, собственные средства закупившие и доставившие помощь для стариков и Донбасса. Мартовский полдень неожиданно обрушил на город метель с мокрым снегом, облепившим маленькую машинку. Небо затянуло черно-серым. Дорога мимо кладбища (Манежный) в направлении старого терминала
Бабушки с улицы Стратонавтов ухитряются жить без телевизора, баталий в соцсетях и даже без мобильного телефона. Свои старые домики, утопленные ниже дороги, они за время войны превратили в схроны, обложенные досками по периметру. Во двор через ров ведет заснеженный деревянный мостик, а из-за запасов дров кое-где приходится передвигаться бочком.
В этом «бункере» из досок и шифера обитают два пожилых человека Поначалу старушек мы не застали дома – несмотря на почтенный возраст, они чем-то заняты, благо, есть маленькая тележка, позволяющая дотянуть до дома древесину или ведро уголька. Младшая сестра, Антонина Прокофьевна, которую мы дождались, сдавленно кашляет. Жалуется, что приболела. Немудрено: окна в ее домишке давно выбиты и заделаны тем, что под руку попало – листами фанеры и досками. В стене – дыра с руку толщиной, пробитая осколком. Законопачена клетчатой тряпкой. В таком же состоянии и домик старшей сестры. Антонина Викулина волнуется, что дорогим гостям и присесть-то негде: в центре темного крошечного зала громоздятся стариковские вещи, сложенные в грудой и прикрытые скатертинкой. В доме прохладно и хозяйка переживает, что нас может просквозить…
Скромный интерьер этого жилища ядовитые блогеры обозвали бы «бабушатником», но все здесь дорого сердцу: рыжие чашки в горошек в серванте, фаянсовые фигурки, бриллиантово-зеленые бумажные репродукции в рамках и модель корабля с алыми парусами, покрытыми пылью от взрывов. До них чудом не добралась война… Под ногами крутится субтильная черная кошка, а в руках у бабушки замерла сизая голубка. Искалеченную птицу со сломанной лапкой Антонина Прокофьевна нашла в начале войны. — Гуля, Гулечка, иди сюда, — ласково зовет старушка и оправдывается за птичку: — Это она не привыкла просто, испугалась. Гуля, усевшись на вещах, косит на меня своими бусинами. Антонина Прокофьевна – бывшая работница аэропорта. У нее есть дочь, которая живет на на Путиловке. Переезжать старушка не хочет, говорит, и там стреляют…. А здесь – дом. И даже удалось снова подключить электричество, правда, говорят, заплатили за это удовольствие из своих денег. Сестры Викулины, как ни странно, живут не в Куйбышевском районе, а уже в Киевском. Оказывается, четная сторона улицы Стратонавтов от проспекта Манежного в сторону выезда из города — Куйбышевский район. От Манежного до Артемовской и нечетная сторона – Киевский! Провожать нас Антонина Викулина выходит со двора. Маленькая, в платке, занесенном мокрым снегом, она машет ладошкой на фоне серых развалин за сгорбленной спиной…
Улица Стратонавтов: дома, превращенные в месиво… А нам с первого же перекрестка, опутанного оборванными троллейбусными колеями, открывается вид на разрушенный, заснеженный старый терминал аэропорта, к которому ведет пустынная дорога. Зимнее белесое небо подпирают искалеченные снарядами кроны деревьев, чинно выстроившиеся по пути к этому «порталу в Ад». Если бы легендарная картина Фридриха «Монастырское кладбище под снегом» (к слову, утерянная в войну) обзавелась современным настроенческим римейком, то донецкий вид подошел бы идеально. Ира обнаруживает, что в машине закончился газ, и наша вынужденная стоянка рядом с останками довоенной заправки приобретает, благодаря этому антуражу и обстоятельствам, несколько кинематографический окрас. Справа – улица Взлетная. Некогда уютная, и от шумной Стратонавтов отделенная рядом домов. Так сказать, «вторая линия», с домами повыше и куда более холеными. Думается, с верхних их этажей здесь открывался невероятный вид на закаты, в окна лил свет, которому не было препон – ведь рядом поле, и, полагаю, к звуку и очертаниям самолетов в синем небе здесь быстро привыкалось…
Взлетная стонет на все лады кусками оторванного железа, низко, резко, неожиданно. Почему-то любой звук доносится именно из-за спины и заставляет вздрагивать. Скрежет, невнятный, бурчащий, скрипящий металлический шум, напоминающий мольбу о помощи, — все это голоса мертвых домов. Иногда они, смешанные с порывом ветра, настолько схожи с человеческим отчаянным зовом, что ты в ужасе прислушиваешься, нет ли кого в развалинах. Но нет, здесь нет даже бездомных собак. Никого живого. Железные крики множатся, зеркалясь от остатков стен на узкой улице. Дорогие светильники «под бронзу» во дворах, модные софиты над павшими воротами – на них нет охотников в этих безлюдных местах. Снарядами снесены целые, отделанные камнем и ковкой, этажи, будто стены и крыши детского картонного домика, вырезанного из нарядной коробки с киевским тортом… За обрушенными заборами – остатки хвойных садов, выломанные туи, заваленные землей прудики (наверное, здесь на счастье держали золотых кои). И только несгибаемый можжевельник второй год топырит ползучие ветви над развалинами, отвоевывая место среди камней и не опасаясь прилетов. Поваленные бетонные столбы, разорванные ролеты над провалами гаражей, металлические заборы, так густо покрытые дырками-пупырышками от осколков, что становятся похожими на огромные кухонные терки. Посмотрите на все моими глазами…
Если отсюда и можно было взлететь, то только в Рай. И, наверняка, взлетали. … Запасной вариант с бензином срабатывает – и мы покидаем подступы к аэропорту, чтобы через несколько минут остановиться у Игнатьевского кладбища. Мое сознание, видимо, упорно отказывается узнавать привычную улицу Стратонавтов. Здесь когда-то бегал троллейбус, делая поворот. Дурацкая городская мода конца 90-х предписала скрыть погост за сплошным двухметровым, безобразным бетонным забором, вдоль которого и таскался транспорт. Эта дорога была настолько оживленной, что разум не желает идентифицировать ее с увиденным сейчас. Умозрительная проекция «того» Октябрьского не хочет совпадать с чертами этого… Газовая труба у кладбища перебита, забор частично обрушен по всему периметру. Как руки утопающего, наверх тянутся из-за развалин растрощенные острия крестов и иссеченные черные парусники гранитных надгробий. «Помощь нужна?»…
Спокойный мужской голос за спиной. Пока мы под мокрым снегом, летящим вензелями, тянем шеи, пытаясь оценить степень разрушений погоста за забором, рядом останавливается неприметный «Жигуленок». Серенький кроссовер с грузинскими номерами, беспомощно растопыривший двери посреди пустого перекрестка, не оставили без внимания местные «вежливые люди». Затонированное водительское стекло приоткрыто. Из машины в промозглый воздух тянет теплом и сигаретным дымом. Человек в камуфляже. Светлые глаза, плакатный излом бровей, скульптурные черты, полевой загар, щетина. Расплывшаяся буква-татуировка на руке, зацепившейся за баранку. Флажок Республики, пачка Мальборо на торпеде. Слишком ярко для этих безлюдных мест. — Бабушкам, бабушкам, вот, помогите! – тут же спохватывается Ира, и ее маленькая фигурка мечется в метели у ополченской машины. Сразу же сообразив, что мы – не заблудившиеся картвелки, не украинские диверсантки, а просто городские сумасшедшие, под вечер решившие навестить старушек с Октябрьского, мужчина проводит краткий инструктаж. — Туда не ехать, там несколько сот метров метров – и позиции, укропы рядом стоят. На кладбище не ходите – там опасно. Даже в траву не сходите с асфальта. Будьте очень осторожны! — И вы берегите себя! – вторим мы, понимая, что здесь это филигранно-вежливое «берегите себя» становится удушающе материальным. Все это сродни минутному миражу посреди разрушенных домов и снега. «Жигуленок» исчезает так же быстро и тихо, как появился, и, видит Бог, позже я даже не смогла вспомнить, в каком из четырех направлений. Истинно, момент «вежливого гипноза». Это же окончательно возвращает в реальность – и мы трогаемся в обратный путь. Мимо Свято-Игнатьевского храма, который, переговариваясь, называем Иверским, не замечая ошибки….Оно и понятно – Иверский храм и кладбище – тоже с видом на аэропорт, только пострадали они больше, и намертво засели в сознании…
Свято-Игнатьевскому храму и примыкающему к нему Игнатьевскому кладбищу повезло немного больше. Церковь уже почти восстановлена, а то, что сделали с погостом, видимо, станет окончательно ясно только после прекращения боевых действий. Пока живым есть, где молиться о мертвым – говорят, праздничные службы здесь проходят. Ну а мертвым в этой ситуации, наверное, не помешало бы замолвить словечко о живых. Так как видимо, шанс отодвинуть линию фронта и прекратить двухгодичные обстрелы можно приравнять к Чуду. Через пару минут, на соседней улице, встречаем троих мальчишек-подростков. Что они здесь забыли – не понятно. Может быть, ищут острых ощущений, а, может, живут недалеко и просто совершают привычный моцион. Ландшафт оживляется. Можно заметить редкие автомобили во дворах, людей с баулами. На выходные местные жители приезжают проверить сохранность домов или продолжают забирать вещи. В приоткрытое окно настырно лезет тошнотворный запах с доминирующей нотой паленой плоти. Так пахнет, сгорая, уголь-курник, которым протапливают печки в домах. По пути наблюдаем добротное, строгое, трехэтажное здание школы, покалеченное обстрелами. Здание советское, в самом лучшем смысле этого слова. Такие школы, построенные с размахом, любили рисовать книжные иллюстраторы второй половины двадцатого века. И, стоять подобным зданиям еще века, разве что украинская бомбежка сможет их погубить. Рядышком – детский сад. Старый фасад размалеван картинками, изображающими мультяшных персонажей. К делу подошли, можно сказать, с претензией на монументальность. Но оценить некому – побитый снарядами садик не работает, окна заделаны древесными плитами и картоном. Иру прорывает, и, хотя рулит она по-прежнему с нордическим спокойствием, но эмоций сдержать не может: — Детский сад! Вот куда было стрелять?! Террористы? Сидят на горшках и зубами скрежещут?! Очередной перекресток неожиданно снова превращается в место для стоянки. Снег перешел в дождь, сделавший стекла матовыми, но Ира краем глаза выхватывает слева силуэт бездомной черно-белой собаки – и втапливает тормоз. В багажнике на такой случай болтается заветный голубой мешок с остатками недорогого корма. У Иры есть небольшой приют для таких несчастных собак. Всех не соберешь, но хоть кого-то, пережившего обстрелы и зиму на Октябрьском, можно покормить. Собачонок, заломив уши, жадно хватает корм, разрываясь между страхом и голодом. В руки он не дастся. Его отгоняет длинноногий бородатый пес покрупнее, более крупный . В опустевшем районе, среди изрешеченных домов выживет сильнейший. Сегодня здесь тихо. Где-то стартует одиночный, намекая, что близится вечер – и без стрелянины не обойдется. Машина петляет среди сумеречных улиц. И, если не приглядываться к шрамам на фасадах и заборах, сбритым снарядами вершинам деревьев и прочим маркерам войны, то местность может сойти за условно мирную. На столбах даже налеплены объявления с яркой краской, которая еще не успела потечь от весенних ливней. Предлагают, например, уголь и торф.
Чем ближе к неработающему железнодорожному вокзалу, тем больше людей встречается по пути, хоть Застанционный по-прежнему – не лучшее место в плане безпасности. Вообще, рельсы, как легендарный Стикс, разделяют два мира. Условную «цивилизацию» — куда последнее время не долетает, а потому там снова работают магазины и рынок, — и обескровленные районы за вокзалом… Наш путь преграждает фантастических размеров и глубины лужа, объехать которую невозможно, въехать в которую – страшно, а назад пути нет. Явление даже для военного Донецка нетипичное, а потому вызывает у нас закономерный баттхерт. Пенсионного возраста седобородый бомж оживляется, наблюдая за нашей растерянностью и кружит вокруг, как шмель, предчувствуя шоу. Спрашиваем скромно одетую женщину с огромной сумкой (видимо, как и все, проводит в выходные ротацию вещей из обстрелянного дома), есть ли у нас шанс не утонуть? — У меня джип Хонда, проходит, думаю, и вы проедете! – сообщает она со знанием дела. – Только правее, правее берите! На заборе рядом красуется надпись мелом, сделанная явно старческим почерком: «Пр. Р. Ахметова (благодарные земляки)». За что благодарят олигарха, вотчиной которого является Октябрьский, земляки – не сообщается. Восторг это или сарказм – тоже неясно. — Многие его ругают, но кто из богатых людей хоть чем-то помог?.. – вздыхает наша случайная собеседница. Современные здания, принадлежащие к архитектурному комплексу вокзала, пестрят стружечными плитами вместо элементов остекления. Наверное, самое привычное зрелище в любой части Донецка. На фоне покоцаного войной псевдофутуризма торчат невесть откуда взявшиеся белые джипы ОБСЕ. Пока они здесь, прилетать не будет, а потому можно расслабиться. А через несколько часов город накроет снегом, дождем и привычным артобстрелом."
"Аэропорт – «проспект Ахметова»: жизнь под прицелом. День за днем Улица Стратонавтов на донецком Октябрьском – некогда мощная транспортная артерия и хребет элитного района, сейчас выглядит как иллюстрация к фильму об Апокалипсисе. Два года обстрелов превратили эту часть города в груды строительного месива в колючем венце из оборванных проводов. Не всем жителям удалось спастись. Сейчас здесь среди руин вольготно перемещается лишь ветер. Нет людей, нет даже бездомных животных. Октябрьский уже стал синонимом бесконечных страданий мирного населения, фатальных разрушений и военно-политической импотенции, не способной остановить бойню. Среди обгорелых остовов домов в своем маленьком схроне живут две старушки-сестры – Антонина и Валентина Викулины. У бабушек пригреты собачка, кошка и покалеченная войной голубка Гуля. А соседей больше нет. В гости к старушкам мы с Ириной Волик отправились с пакетами продуктов: о гостинцах позаботились простые русские люди, собственные средства закупившие и доставившие помощь для стариков и Донбасса. Мартовский полдень неожиданно обрушил на город метель с мокрым снегом, облепившим маленькую машинку. Небо затянуло черно-серым. Дорога мимо кладбища (Манежный) в направлении старого терминала
Бабушки с улицы Стратонавтов ухитряются жить без телевизора, баталий в соцсетях и даже без мобильного телефона. Свои старые домики, утопленные ниже дороги, они за время войны превратили в схроны, обложенные досками по периметру. Во двор через ров ведет заснеженный деревянный мостик, а из-за запасов дров кое-где приходится передвигаться бочком.
В этом «бункере» из досок и шифера обитают два пожилых человека Поначалу старушек мы не застали дома – несмотря на почтенный возраст, они чем-то заняты, благо, есть маленькая тележка, позволяющая дотянуть до дома древесину или ведро уголька. Младшая сестра, Антонина Прокофьевна, которую мы дождались, сдавленно кашляет. Жалуется, что приболела. Немудрено: окна в ее домишке давно выбиты и заделаны тем, что под руку попало – листами фанеры и досками. В стене – дыра с руку толщиной, пробитая осколком. Законопачена клетчатой тряпкой. В таком же состоянии и домик старшей сестры. Антонина Викулина волнуется, что дорогим гостям и присесть-то негде: в центре темного крошечного зала громоздятся стариковские вещи, сложенные в грудой и прикрытые скатертинкой. В доме прохладно и хозяйка переживает, что нас может просквозить…
Скромный интерьер этого жилища ядовитые блогеры обозвали бы «бабушатником», но все здесь дорого сердцу: рыжие чашки в горошек в серванте, фаянсовые фигурки, бриллиантово-зеленые бумажные репродукции в рамках и модель корабля с алыми парусами, покрытыми пылью от взрывов. До них чудом не добралась война… Под ногами крутится субтильная черная кошка, а в руках у бабушки замерла сизая голубка. Искалеченную птицу со сломанной лапкой Антонина Прокофьевна нашла в начале войны. — Гуля, Гулечка, иди сюда, — ласково зовет старушка и оправдывается за птичку: — Это она не привыкла просто, испугалась. Гуля, усевшись на вещах, косит на меня своими бусинами. Антонина Прокофьевна – бывшая работница аэропорта. У нее есть дочь, которая живет на на Путиловке. Переезжать старушка не хочет, говорит, и там стреляют…. А здесь – дом. И даже удалось снова подключить электричество, правда, говорят, заплатили за это удовольствие из своих денег. Сестры Викулины, как ни странно, живут не в Куйбышевском районе, а уже в Киевском. Оказывается, четная сторона улицы Стратонавтов от проспекта Манежного в сторону выезда из города — Куйбышевский район. От Манежного до Артемовской и нечетная сторона – Киевский! Провожать нас Антонина Викулина выходит со двора. Маленькая, в платке, занесенном мокрым снегом, она машет ладошкой на фоне серых развалин за сгорбленной спиной…
Улица Стратонавтов: дома, превращенные в месиво… А нам с первого же перекрестка, опутанного оборванными троллейбусными колеями, открывается вид на разрушенный, заснеженный старый терминал аэропорта, к которому ведет пустынная дорога. Зимнее белесое небо подпирают искалеченные снарядами кроны деревьев, чинно выстроившиеся по пути к этому «порталу в Ад». Если бы легендарная картина Фридриха «Монастырское кладбище под снегом» (к слову, утерянная в войну) обзавелась современным настроенческим римейком, то донецкий вид подошел бы идеально. Ира обнаруживает, что в машине закончился газ, и наша вынужденная стоянка рядом с останками довоенной заправки приобретает, благодаря этому антуражу и обстоятельствам, несколько кинематографический окрас. Справа – улица Взлетная. Некогда уютная, и от шумной Стратонавтов отделенная рядом домов. Так сказать, «вторая линия», с домами повыше и куда более холеными. Думается, с верхних их этажей здесь открывался невероятный вид на закаты, в окна лил свет, которому не было препон – ведь рядом поле, и, полагаю, к звуку и очертаниям самолетов в синем небе здесь быстро привыкалось…
Взлетная стонет на все лады кусками оторванного железа, низко, резко, неожиданно. Почему-то любой звук доносится именно из-за спины и заставляет вздрагивать. Скрежет, невнятный, бурчащий, скрипящий металлический шум, напоминающий мольбу о помощи, — все это голоса мертвых домов. Иногда они, смешанные с порывом ветра, настолько схожи с человеческим отчаянным зовом, что ты в ужасе прислушиваешься, нет ли кого в развалинах. Но нет, здесь нет даже бездомных собак. Никого живого. Железные крики множатся, зеркалясь от остатков стен на узкой улице. Дорогие светильники «под бронзу» во дворах, модные софиты над павшими воротами – на них нет охотников в этих безлюдных местах. Снарядами снесены целые, отделанные камнем и ковкой, этажи, будто стены и крыши детского картонного домика, вырезанного из нарядной коробки с киевским тортом… За обрушенными заборами – остатки хвойных садов, выломанные туи, заваленные землей прудики (наверное, здесь на счастье держали золотых кои). И только несгибаемый можжевельник второй год топырит ползучие ветви над развалинами, отвоевывая место среди камней и не опасаясь прилетов. Поваленные бетонные столбы, разорванные ролеты над провалами гаражей, металлические заборы, так густо покрытые дырками-пупырышками от осколков, что становятся похожими на огромные кухонные терки. Посмотрите на все моими глазами…
Если отсюда и можно было взлететь, то только в Рай. И, наверняка, взлетали. … Запасной вариант с бензином срабатывает – и мы покидаем подступы к аэропорту, чтобы через несколько минут остановиться у Игнатьевского кладбища. Мое сознание, видимо, упорно отказывается узнавать привычную улицу Стратонавтов. Здесь когда-то бегал троллейбус, делая поворот. Дурацкая городская мода конца 90-х предписала скрыть погост за сплошным двухметровым, безобразным бетонным забором, вдоль которого и таскался транспорт. Эта дорога была настолько оживленной, что разум не желает идентифицировать ее с увиденным сейчас. Умозрительная проекция «того» Октябрьского не хочет совпадать с чертами этого… Газовая труба у кладбища перебита, забор частично обрушен по всему периметру. Как руки утопающего, наверх тянутся из-за развалин растрощенные острия крестов и иссеченные черные парусники гранитных надгробий. «Помощь нужна?»…
Спокойный мужской голос за спиной. Пока мы под мокрым снегом, летящим вензелями, тянем шеи, пытаясь оценить степень разрушений погоста за забором, рядом останавливается неприметный «Жигуленок». Серенький кроссовер с грузинскими номерами, беспомощно растопыривший двери посреди пустого перекрестка, не оставили без внимания местные «вежливые люди». Затонированное водительское стекло приоткрыто. Из машины в промозглый воздух тянет теплом и сигаретным дымом. Человек в камуфляже. Светлые глаза, плакатный излом бровей, скульптурные черты, полевой загар, щетина. Расплывшаяся буква-татуировка на руке, зацепившейся за баранку. Флажок Республики, пачка Мальборо на торпеде. Слишком ярко для этих безлюдных мест. — Бабушкам, бабушкам, вот, помогите! – тут же спохватывается Ира, и ее маленькая фигурка мечется в метели у ополченской машины. Сразу же сообразив, что мы – не заблудившиеся картвелки, не украинские диверсантки, а просто городские сумасшедшие, под вечер решившие навестить старушек с Октябрьского, мужчина проводит краткий инструктаж. — Туда не ехать, там несколько сот метров метров – и позиции, укропы рядом стоят. На кладбище не ходите – там опасно. Даже в траву не сходите с асфальта. Будьте очень осторожны! — И вы берегите себя! – вторим мы, понимая, что здесь это филигранно-вежливое «берегите себя» становится удушающе материальным. Все это сродни минутному миражу посреди разрушенных домов и снега. «Жигуленок» исчезает так же быстро и тихо, как появился, и, видит Бог, позже я даже не смогла вспомнить, в каком из четырех направлений. Истинно, момент «вежливого гипноза». Это же окончательно возвращает в реальность – и мы трогаемся в обратный путь. Мимо Свято-Игнатьевского храма, который, переговариваясь, называем Иверским, не замечая ошибки….Оно и понятно – Иверский храм и кладбище – тоже с видом на аэропорт, только пострадали они больше, и намертво засели в сознании…
Свято-Игнатьевскому храму и примыкающему к нему Игнатьевскому кладбищу повезло немного больше. Церковь уже почти восстановлена, а то, что сделали с погостом, видимо, станет окончательно ясно только после прекращения боевых действий. Пока живым есть, где молиться о мертвым – говорят, праздничные службы здесь проходят. Ну а мертвым в этой ситуации, наверное, не помешало бы замолвить словечко о живых. Так как видимо, шанс отодвинуть линию фронта и прекратить двухгодичные обстрелы можно приравнять к Чуду. Через пару минут, на соседней улице, встречаем троих мальчишек-подростков. Что они здесь забыли – не понятно. Может быть, ищут острых ощущений, а, может, живут недалеко и просто совершают привычный моцион. Ландшафт оживляется. Можно заметить редкие автомобили во дворах, людей с баулами. На выходные местные жители приезжают проверить сохранность домов или продолжают забирать вещи. В приоткрытое окно настырно лезет тошнотворный запах с доминирующей нотой паленой плоти. Так пахнет, сгорая, уголь-курник, которым протапливают печки в домах. По пути наблюдаем добротное, строгое, трехэтажное здание школы, покалеченное обстрелами. Здание советское, в самом лучшем смысле этого слова. Такие школы, построенные с размахом, любили рисовать книжные иллюстраторы второй половины двадцатого века. И, стоять подобным зданиям еще века, разве что украинская бомбежка сможет их погубить. Рядышком – детский сад. Старый фасад размалеван картинками, изображающими мультяшных персонажей. К делу подошли, можно сказать, с претензией на монументальность. Но оценить некому – побитый снарядами садик не работает, окна заделаны древесными плитами и картоном. Иру прорывает, и, хотя рулит она по-прежнему с нордическим спокойствием, но эмоций сдержать не может: — Детский сад! Вот куда было стрелять?! Террористы? Сидят на горшках и зубами скрежещут?! Очередной перекресток неожиданно снова превращается в место для стоянки. Снег перешел в дождь, сделавший стекла матовыми, но Ира краем глаза выхватывает слева силуэт бездомной черно-белой собаки – и втапливает тормоз. В багажнике на такой случай болтается заветный голубой мешок с остатками недорогого корма. У Иры есть небольшой приют для таких несчастных собак. Всех не соберешь, но хоть кого-то, пережившего обстрелы и зиму на Октябрьском, можно покормить. Собачонок, заломив уши, жадно хватает корм, разрываясь между страхом и голодом. В руки он не дастся. Его отгоняет длинноногий бородатый пес покрупнее, более крупный . В опустевшем районе, среди изрешеченных домов выживет сильнейший. Сегодня здесь тихо. Где-то стартует одиночный, намекая, что близится вечер – и без стрелянины не обойдется. Машина петляет среди сумеречных улиц. И, если не приглядываться к шрамам на фасадах и заборах, сбритым снарядами вершинам деревьев и прочим маркерам войны, то местность может сойти за условно мирную. На столбах даже налеплены объявления с яркой краской, которая еще не успела потечь от весенних ливней. Предлагают, например, уголь и торф.
Чем ближе к неработающему железнодорожному вокзалу, тем больше людей встречается по пути, хоть Застанционный по-прежнему – не лучшее место в плане безпасности. Вообще, рельсы, как легендарный Стикс, разделяют два мира. Условную «цивилизацию» — куда последнее время не долетает, а потому там снова работают магазины и рынок, — и обескровленные районы за вокзалом… Наш путь преграждает фантастических размеров и глубины лужа, объехать которую невозможно, въехать в которую – страшно, а назад пути нет. Явление даже для военного Донецка нетипичное, а потому вызывает у нас закономерный баттхерт. Пенсионного возраста седобородый бомж оживляется, наблюдая за нашей растерянностью и кружит вокруг, как шмель, предчувствуя шоу. Спрашиваем скромно одетую женщину с огромной сумкой (видимо, как и все, проводит в выходные ротацию вещей из обстрелянного дома), есть ли у нас шанс не утонуть? — У меня джип Хонда, проходит, думаю, и вы проедете! – сообщает она со знанием дела. – Только правее, правее берите! На заборе рядом красуется надпись мелом, сделанная явно старческим почерком: «Пр. Р. Ахметова (благодарные земляки)». За что благодарят олигарха, вотчиной которого является Октябрьский, земляки – не сообщается. Восторг это или сарказм – тоже неясно. — Многие его ругают, но кто из богатых людей хоть чем-то помог?.. – вздыхает наша случайная собеседница. Современные здания, принадлежащие к архитектурному комплексу вокзала, пестрят стружечными плитами вместо элементов остекления. Наверное, самое привычное зрелище в любой части Донецка. На фоне покоцаного войной псевдофутуризма торчат невесть откуда взявшиеся белые джипы ОБСЕ. Пока они здесь, прилетать не будет, а потому можно расслабиться. А через несколько часов город накроет снегом, дождем и привычным артобстрелом."
Комментариев нет:
Отправить комментарий